После выхода на экраны фильма «Полеты во сне и наяву» сценарист Виктор Мережко, окрыленный узнаваемостью своего сорокалетнего героя, посулил зрителям продолжение кинотрилогии, вторая часть которой, по его словам, будет представлять собой психологический портрет женщины наших дней, а третья — посвящена поколению детей нынешних сорокалетних и их взаимоотношениям.
Обещание свое он как будто бы сдержал, фильмы выходили один за другим: «Прости» Э. Ясана и «Забавы молодых» Е. Герасимова, — однако трилогии все-таки не получилось. Уровень художественного осмысления действительности в этих фильмах оказался несравненно ниже, на первый план выступило подхваченное режиссерами стремление драматурга вовлечь зрителя в душераздирающую интригу.
Трилогия — хотя и не декларированная – получилась у
Романа Балаяна, постановщика «Полетов во сне и наяву». Даже не трилогия, а — если
включить сюда телевизионный
фильм — тетралогия. Я не припомню другого режиссера, который бы столь же настойчиво
и последовательно исследовал тип одного и того же героя в самых различных ипостасях
и ракурсах. Даром, что он носит разные имена и живет в разные времена. Совершенно
очевидно, что родословную свою он ведет из XIX века, от «лишних» людей. Не случайно
в разговоре о нем иногда поминают Печорина. Однако ближе всего по своей природе он
расположен к чеховской драматургии. Человек незаурядных притязаний и
невостребованных, нереализованных возможностей, неудовлетворенных запросов при
наличии, казалось бы, всех признаков внешнего благополучия (как говорится, с жиру
бесится) – таким предстает перед нами герой последних вышедших на экраны фильмов
Романа Балаяна. «Боже! Что мы делаем со своей жизнь? Что эта жизнь делает с нами? И
как надо жить, чтобы этому противостоять?», – вот вопросы, разъедающие душу
при встрече с этим мятущимся героем.
Дабы это не выглядело досужей выдумкой, следует, видимо, более конкретно показать, почему все-таки речь идет об одном, сквозном герое. В трехлетней давности интервью Р. Балаян говорил следующее: «Сергей Макаров из «Полетов во сне и наяву» — это, конечно, я, и герой «Поцелуя» — это я…» Есть все основания присовокупить к этому списку и Алексея Дмитриева — героя фильма «Храни меня, мой талисман», и Петра Васильевича Воробьева из «Филера» — тем более, что все четыре роли были воплощены на экране Олегом Янковским — факт тоже весьма красноречивый и, как внешний опознавательный знак, вполне исчерпывающий. Да и степень беспощадности — при явной симпатии и понимании — та же самая. Вот что самое положительное в фильмах Романа Балаяна: «Ты сам свой высший суд». И судит Балаян себя и своих героев, как представителей определенного поколения, в высшей степени самоотверженно, по самым строгим законам. Сергей Макаров мается и страдает от своей нереализованности, невозможности приложить явно незаурядный темперамент, ум и способности в достойные и соответствующие им сферы. Поручик Рябович из «Поцелуя» (по мотивам чеховского рассказа) перенес в наше время ощущение адресованного не ему, но почему-то бередящего душу бесплодной надеждой поцелуя судьбы. Алексей Дмитриев, проповедуя самые высокие нравственные принципы и будучи искренним их приверженцем, вдруг обнаруживает в себе неспособность следовать им до конца. Петр Васильевич Воробьев, совершив благородный поступок и лишившись вследствие этого средств к существованию, пребывая в сумеречном состоянии, с ужасом ощущает в себе возможность пойти на крайнюю низость. Все эти герои несут на себе отпечаток совершенно определенного времени. Как, впрочем, и сами фильмы Балаяна, которые никаким другим временем освящены быть не могли. Не нужно ничего придумывать и домысливать, нужно только смотреть на экран, чтобы увидеть, какие состояния зафиксированы е этих лентах. Первое — бессмысленная суета, мельтешение, нескончаемый треп. Второе — спячка, как наиболее радикальное средство ухода от раздражающих факторов (герой «Полетов…» впервые предстает перед нами проснувшимся в холодном поту, героя «Филера» в начале фильма мы застаем в той же позе, в которой пребывал в последних кадрах герой фильма «Храни меня, мой талисман»: лежащим на диване спиной к нам). И третье — игра, как возможность моделировать предполагаемые или отстоящие во времени ситуации. Скажите: разве не узнаваемо? Состояния эти — отнюдь не метафорические, а совсем еще не забытые и далеко не изжитые.
«Меня лично не интересуют картины, герои которых слишком хорошо знают, как надо жить, — говорит Роман Балаян. — Так люди выглядят только со стороны, так они предстают незаинтересованному взгляду. Фильмы, которые приблизительно и холодно отражают время, не представляют интереса даже в историческом плане, потому что когда-то наши потомки будут сравнивать свой внутренний мир с нашим». И еще: «Прекрасно понимая неизбежность и обоснованность острейших социальных столкновений, в то же время не стоит, вероятно, замалчивать тот факт, что мы, исходя из логики объективного исторического развития, в каком-то смысле лишились определенной духовной и нравственной преемственности, которую теперь пытаемся восстановить».
В самом деле, кто заставлял учителя гимназии Петра Васильевича Воробьева в знак протеста против увольнения двух его коллег, вступивших на путь революционной борьбы, подать в отставку и уйти с любимой работы? Ведь сам Воробьев ни к какой партии не принадлежал, а просто был высокопорядочным интеллигентом со своими принципами и позицией. Кто учил А. П. Чехова человеческой и писательской солидарности? Кто вынуждал его (одновременно с В. Г. Короленко) отказаться от звания академика в знак протеста против того, что Академия наук (по распоряжению царя) признала недействительными выборы Горького? И в то же время, как сказал в одном из недавних интервью В. Дудинцев, «я еще не видел нашего советского академика, который ушел бы в знак протеста из академии, хотя поводы были».
Стало быть, не только — и даже, может быть, не столько — герои Романа Балаяна виновны в своих конвульсиях и неприкаянности. Ведь не родились же они такими! Какая машина деформировала их личности чуть ли не физически (вспомним почти кафкинские превращения Сергея Макарова в эмбрион и Алексея Дмитриева в карлика)? И не симптоматично ли то, что картина «Полеты во сне и наяву», снятая в апогей «застоя» (1982), получила государственное признание в период перестройки (1987), когда уже вышла последняя, самая безысходная часть тетралогии?
Дыхание смерти витает над всеми героями этих фильмов. Сергей Макаров разыгрывает своих гостей на пикнике мнимым самоубийством. Поручик Рябович, будучи оскорбленным в лучших чувствах, требует сатисфакции. Алексей Дмитриев неудачно провоцирует дуэльную ситуацию. (Везде — результат: позор и унижение). И, наконец, учитель Воробьев сознательно сводит счеты с жизнью. Мятущийся герой Романа Балаяна доказал все, что мог, — и себе, и окружающим. Стремление к независимости неизбежно приводит к конфликтам с внешним миром. Всегда ли эти конфликты решаются по справедливости?
* * *
В ближайшее время на экраны выйдет новый фильм Р. Балаяна — экранизация повести Н. Лескова «Леди Макбет Мценского уезда» — четвертая экранизация в творческой биографии режиссера (начинал он с чеховской «Каштанки» и тургеневского «Бирюка»).
«С некоторых пор, — говорит он, — мои герои стали меня отягощать своей рефлексией, своей постоянной оглядкой на мотивы поступков, на предысторию чувств, желаний. Лесковская героиня — существо безоглядное, безоглядное на чувства, на поступки. Страсть в ней доходит до крайней степени и переступает ее». В роли Катерины Измайловой снялась Наталья Андрейченко.
Итак, герой умер. Да здравствует героиня.
Э. Страдов (Марк Анцыферов)