После выхода на экраны фильма «Полеты во сне и наяву» сценарист Виктор Мережко, окрыленный узнаваемостью своего сорокалетнего героя, посулил зрителям продолжение ки­нотрилогии, вторая часть которой, по его словам, бу­дет представлять собой психологический портрет женщины наших дней, а третья — посвящена поко­лению детей нынешних со­рокалетних и их взаимоот­ношениям.

Обещание свое он как будто бы сдержал, фильмы выходили один за другим: «Прости» Э. Ясана и «Забавы молодых» Е. Ге­расимова, — однако трило­гии все-таки не получилось. Уровень художественного осмысления действитель­ности в этих фильмах оказался несравненно ниже, на первый план выступило подхваченное режиссерами стремление драматурга вовлечь зрителя в душераздирающую интригу.

Трилогия — хотя и не  декларированная – получилась у Романа Балаяна, постановщика «Полетов во сне и наяву». Даже не трилогия, а — если вклю­чить сюда телевизионный
фильм — тетралогия. Я не припомню другого режиссера, который бы столь же настойчиво и последова­тельно исследовал тип одного и того же героя в самых различных ипостасях и ракурсах. Даром, что он носит разные имена и живет в разные времена. Совершенно очевидно, что родословную свою он ведет из XIX века, от «лишних» людей. Не случайно в разговоре о нем иногда поминают Печорина. Однако ближе всего по своей природе он расположен к чеховской драматургии. Человек незаурядных притязаний и невостребованных, нереализованных возможностей, неудовлетворенных запросов при наличии, казалось бы, всех признаков внешнего благополучия (как говорится, с жиру бесится) – таким предстает перед нами герой последних вышедших на экраны фильмов Романа Балаяна. «Боже! Что мы делаем со своей жизнь? Что эта жизнь делает с нами? И как надо жить, чтобы этому противостоять?», – вот вопросы, разъедающие душу при встрече с этим мятущимся героем.

Дабы это не выглядело досужей выдумкой, следует, видимо, более конкретно показать, почему все-таки речь идет об одном, сквозном герое. В трехлет­ней давности интервью Р.  Балаян говорил следую­щее: «Сергей Макаров из «Полетов во сне и наяву» — это, конечно, я, и герой «Поцелуя» — это я…» Есть все основания присовоку­пить к этому списку и Алексея Дмитриева — ге­роя фильма «Храни меня, мой талисман», и Петра Васильевича Воробьева из «Филера» — тем более, что все четыре роли были во­площены на экране Оле­гом Янковским — факт то­же весьма красноречивый и, как внешний опознава­тельный знак, вполне ис­черпывающий. Да и степень беспощадности — при явной симпатии и понимании — та же самая. Вот что са­мое положительное в фильмах Романа Балаяна: «Ты сам свой высший суд». И судит Балаян себя и своих героев, как пред­ставителей определенного поколения, в высшей степе­ни самоотверженно, по са­мым строгим законам. Сер­гей Макаров мается и стра­дает от своей нереализованности, невозможности при­ложить явно незаурядный темперамент, ум и способ­ности в достойные и соот­ветствующие им сферы. Поручик Рябович из «Поце­луя» (по мотивам чеховского рассказа) перенес в наше время ощущение ад­ресованного не ему, но по­чему-то бередящего душу бесплодной надеждой по­целуя судьбы. Алексей Дмитриев, проповедуя са­мые высокие нравственные принципы и будучи ис­кренним их приверженцем, вдруг обнаруживает в се­бе неспособность следо­вать им до конца. Петр Васильевич Воробьев, со­вершив благородный по­ступок и лишившись вслед­ствие этого средств к  существованию, пребывая в сумеречном состоянии, с ужасом ощущает в себе возможность пойти на крайнюю низость. Все эти герои несут на себе отпе­чаток совершенно опреде­ленного времени. Как, впро­чем, и сами фильмы Балая­на, которые никаким другим временем освящены быть не могли. Не нужно ничего придумывать и домысливать, нужно только смот­реть на экран, чтобы уви­деть, какие состояния зафиксированы е этих лен­тах. Первое — бессмыс­ленная суета, мельтешение, нескончаемый треп. Второе — спячка, как наиболее радикальное средство ухо­да от раздражающих фак­торов (герой «Полетов…» впервые предстает перед нами проснувшимся в хо­лодном поту, героя «Фи­лера» в начале фильма мы застаем в той же позе, в которой пребывал в по­следних кадрах герой филь­ма «Храни меня, мой талис­ман»: лежащим на диване спиной к нам). И третье — игра, как возможность мо­делировать предполагаемые или отстоящие во времени ситуации. Скажите: разве не узнаваемо? Состояния эти — отнюдь не метафо­рические, а совсем еще не забытые и далеко не изжитые.

«Меня лично не интере­суют картины, герои кото­рых слишком хорошо зна­ют, как надо жить, — го­ворит Роман Балаян. — Так люди выглядят только со стороны, так они предста­ют незаинтересованному взгляду. Фильмы, кото­рые приблизительно и хо­лодно отражают время, не представляют интереса да­же в историческом плане, потому что когда-то наши потомки будут сравнивать свой внутренний мир с на­шим». И еще: «Прекрасно понимая неизбежность и обоснованность острейших социальных столкновений, в то же время не стоит, ве­роятно, замалчивать тот факт, что мы, исходя из логики объективного исто­рического развития, в ка­ком-то смысле лишились определенной духовной и нравственной преемствен­ности, которую теперь пы­таемся восстановить».

В самом деле, кто за­ставлял учителя гимназии Петра Васильевича Воро­бьева в знак протеста про­тив увольнения двух его коллег, вступивших на путь революционной борьбы, подать в отставку и уйти с любимой работы? Ведь сам Воробьев ни к какой партии не принадлежал, а просто был высокопоря­дочным интеллигентом со своими принципами и по­зицией. Кто учил А. П. Че­хова человеческой и писа­тельской солидарности? Кто вынуждал его (одновремен­но с В. Г. Короленко) от­казаться от звания акаде­мика в знак протеста про­тив того, что Академия наук (по распоряжению царя) признала недействительными выборы Горько­го? И в то же время, как сказал в одном из недав­них интервью В. Дудинцев, «я еще не видел нашего советского академика, ко­торый ушел бы в знак протеста из академии, хотя по­воды были».

Стало быть, не только — и даже, может быть, не столько — герои Романа Балаяна виновны в своих конвульсиях и неприкаян­ности. Ведь не родились же они такими! Какая ма­шина деформировала их личности чуть ли не физи­чески (вспомним почти кафкинские превращения Сергея Макарова в эмб­рион и Алексея Дмитриева в карлика)? И не симптома­тично ли то, что картина «Полеты во сне и наяву», снятая в апогей «застоя» (1982), получила государ­ственное признание в пе­риод перестройки (1987), когда уже вышла послед­няя, самая безысходная часть тетралогии?

Дыхание смерти витает над всеми героями этих фильмов. Сергей Макаров разыгрывает своих гостей на пикнике мнимым само­убийством. Поручик Рябович, будучи оскорбленным в лучших чувствах, требует сатисфакции. Алексей Дмитриев неудачно прово­цирует дуэльную ситуацию. (Везде — результат: позор и унижение). И, наконец, учитель Воробьев созна­тельно сводит счеты с жизнью. Мятущийся герой Романа Балаяна доказал все, что мог, — и себе, и окружающим. Стремление к независимости неизбеж­но приводит к конфликтам с внешним миром. Всегда ли эти конфликты решают­ся по справедливости?

* * *

В ближайшее время на экраны выйдет новый фильм Р. Балаяна — экранизация повести Н. Лескова «Леди Макбет Мценского уезда» — четвертая экранизация в творческой биографии режиссера (начинал он с чеховской «Каштанки» и тургеневского «Бирюка»).

«С некоторых пор, — гово­рит он, — мои герои стали меня отягощать своей реф­лексией, своей постоянной оглядкой на мотивы поступ­ков, на предысторию чувств, желаний. Лесковская ге­роиня — существо без­оглядное, безоглядное на чувства, на поступки. Страсть в ней доходит до крайней степени и пере­ступает ее». В роли Кате­рины Измайловой снялась Наталья Андрейченко.

Итак, герой умер. Да здравствует героиня.

Э. Страдов (Марк Анцыферов)